На протяжении аккуратной, булыжной набережной Сены, мимо расцветающих деревьев, меня влечет, как будто бы маяк, белоглавая башня собора. Она подзывает меня колокольным звоном, отбивая восемь утра.
Это собор Петра и Павла. В нем имеется незаконченность, незавершенность, но войди в него — он не разочарует.
// stef-like.livejournal.com
Я ничтожен. Я жалок. Я — лилипут в стране великанов. Я не хозяин, я раб. Огромные ворота нависают нужно мной. Я вхожу в мелкий дверной проем.
В случае если это дом Господа на Земле, желал бы я видеть его обитель на небе.
По среди нефа, между последовательностями колонн, я бросаю собственный ничтожный взгляд. Готические арки вонзаются в потолок, одна за одной.
Высокие потолки заставляют мысли парить в вышину, к самому небу купола. Он мерцает многообразием цветных витражей.
Тут зарождались белые солдаты с красным крестом — тамплиеры (фр. храмовники).
У тех людей не было интернета — они имели возможность 15 лет напролет рисовать на стеклах и тесать камень. Их труд неоценим так, что глядя на него через призму сегодняшней прагматичности, может показаться тщетным.
Но, на данный момент их работа будоражит душу — это рукотворный труд, за ним стоит человек. То был век великих людей. на данный момент век великих достижений.
Великие успехи не имеют лица — мы культура весов. За производством стекло-цементного сооружения стоит машина — не мы.
По отдельности мы в меньшей степени Робинзоны Крузо, чем мы были столетия назад. Тогда, взглянуть на эти анфилады, колоннады, нефы можем ли мы сообщить: В том направлении ли идем? Будут ли отечественные творения восхишать, будоражить сознание потомков либо будут немы?
Может ли культура комфорта создать то, чем возможно вот так, проходя, восхищаться?
Я шагаю по булыжной мостовой мимо множество баров и миниатюрных кафе. Они заполнены. Французы запивают будний сутки кофе и заедают круассаном. Интересные взоры шарят на меня, правильнее на мой разбухший от роликов портфель. Я плутаю по древним улочкам Труа.
В окружении сказочных домов с фахверками, распростерший руки, касаюсь обоих сторон — так узки эти улицы, строения смыкаются над головой. И мрачно. В конце виден только силуэт прохожего, идущего на встречу. Нам бы с ним разминуться. Господин, вы потерялись?
Скрываетесь? Вы гугенот либо торговец может какой? Я не осознаю — отвечает он мне по-французски.
Французы ни при каких обстоятельствах не знают, если ты говоришь с ними не по-французски. Спросите ли вы у них по-английски либо на втором языке, они будут отвечать тебе на французском. Лишь его жесты будут понятны тебе.
Француз чувствует себя, как неподготовленный студент на экзамене. Он робеет, краснеет, что-то лепечет. Все норовит куда-то подсмотреть.
Но все же весьма желает и пробует ответить.
На основной площади Маршал Фош струятся людская и фонтаны жизнь. Дети играются, крутится карусель.
Над всем этим с фасада мэрии Меневра отмеривает свободу, равенство, братство либо смерть.
Рядом базилика Сен-Жан дю Марше. Она текуча, как перевернутый сталактит. Зайдя, я не нашёл ничего увлекательного. Стоит остаться снаружи, наблюдать как к небу стекает гор, выточенная в тысячи миниатюрных подробностей.
Охладить себя питьевой водой из водоема с краю маленькой площади, наоборот входа в церковь. Уж не знаю, стоило ли распинать одного, но я бы сам залез на крест и вбил бы в себя несколько гвоздей, если бы знал, что так вдохновлю людей.
Между главной торговой улицей Эмиль Золя и кошачьими улочками протянулась вторая, не меньше старая церковь. Яркая, на вид ничем не примечательная.
У входа, ветвистое дерево вплетается в воздух, чистую словно бы помыслы монаха.
Идея о ярком сбивают лишь две французские студенточки, в юбочках воблипку, с ярко-красной помадой на губах. Одна, радуясь глазами, смущенно отвернула взор карих глаз, обращенный по всей видимости на меня…
Я вошел в церковь. Ко мне на встречу подошла приятная, юная старуха и прощебетала по-французски:
Quel votre origine?
Russe — ответил я.
Сунув мне бумажку на русском с описанием истории церкви, она медлительно отошла в сторонку. А я побрел, разглядывая любой уголок, просматривая бумажку, думая о красных напомаженных губках француженки.
Меня удивляла протяженность (60 метров) церкви с её низким потолком и искривленным влево фасадом — часть была достроена позднее. Я не мало видел церквей, но таких витражей… ясные окна в мягких серых тонах, преломляют чудотворный свет, заставляют отбросить безнравственные помыслы о французских юбочках в облипку.
Чистым разумом я наблюдаю на распятие Христа, Крещение Иоанна и другие библейские сюжеты. Картинки заигрывают со мной дневным светом.
Колокола, звонкими раскатами звучавшие в ушах обитателей древнего города, мерно покоятся под вековой пылью. …потому что я един со всем Человечеством, а потому не задавай вопросы, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе — пролетает в моей голове фраза Хемингуэя (да, я просматривал). Правда колокол уже не звонит.
Пожалуй, и целый мой рассказ о городе Труа, но что хочется отметить… только то, что помыслы мои чистыми были не продолжительно. Катясь в обратном направление к себе, по ровной булыжной мостовой торговой улицы Эмиля Золя, я повстречал все ту же француженку с красной помадой на губах, сейчас она была одна… ее кликали Амандин…
