Во всем необходимая «табель о рангах» была особенно ощутительна, как отмечал Коль, в вопросе «стола». Так, зарубежные слуги постоянно обедали раздельно. Они планировали в буфетной, по окончании барского обеда, где им шепетильно сервировался обед из обильных остатков господского стола. Кушанье на стол подавали лакеи.
Вместе с «избранными» обедали дворецкий, камеристки и камердинеры. Женатые приходили с женами. Довольно часто за этим же столом обедал и домашний доктор, старавшийся приурочить собственный ежедневный визит к обеденному часу, но стеснявшийся общества знатных хозяев дома.
Тут же обедали и индивидуальные секретари барина. Так, М. Сперанский, состоял секретарем А. Б. Куракина и имея разрешение обедать за княжеским столом, предпочитал обедать с старшим и горничными камердинером, в особенности покровительствовавшим молодому секретарю.
В то время, когда же, много лет спустя, в бытность Сперанского пензенским губернатором, к нему явился его бывший покровитель, княжеский камердинер, в качестве просителя, Сперанский, к удивлению всей губернаторской приемной, обнял «Ивана Макаровича, ветхого привычного» и всячески ему помог.
Эта верховная категория слуг в собственных одежде и манерах пробовала подражать «господам». В праздники они являлись ревностными визитёрами театра. Их любимыми пьесами были катастрофе и драмы.
В изданиях того времени, в качестве визитёров 4-го яруса императорских театров, упоминаются «лакеи высшего тона и горничные лучшего круга».
Следующую группу» табели о рангах» составляли лакеи, повара, швейцары, старший кучер, горничные и «приканцелярские». Они обедали в «первой застольной». Но их обед уже существенно отличался от обеда в буфетной.
Тут подавался борщ, приправленный салом, каша и тушенная капуста. Два раза в неделю надеялся мясной пирог, по праздникам — сладкий.
Выпивали квас, к столу подавали «работные бабы» из кухни и «кухонные мальчики».
И, наконец, последнюю, низшую группу составляли истопники, кучера и вся «кухонная работа». Они обедали в людской застольной» либо на кухне.
Кроме того в громадных зданиях стол их был скуден. Они приобретали щи с салом либо со сметаной, по воскресеньям — с мясом; гречневая каша, горох, картофель либо свекла являлись их неизменной пищей.
Хлеба в то время старались давать к обеду как возможно меньше, поскольку он был дорог. «Кухонная работа» «подкармливалась» тайком, но кучера, сторожа и истопники жили впроголодь, Лучше жилось в тех зданиях, где не считая стола надеялась «дача натурою». В таких случаях слугам выдавалось каждый месяц определенное количество муки, крупы, капусты, сала.
Супруга британского посланника при дворе Николая I лэди Блумфильд покинула следующее описание судьбы прислуги посольского дома. «Помещения мужиков были без всякой мебели и, если не ошибаюсь, они дремали на полу, завернувшись в собственные бараньи тулупы. Пища их складывалась из капусты, замороженной рыбы, сушеных грибов, масла и яиц, очень плохого качества.
Они смешивают все это в горшке, варят эту смесь и предпочитают эту тюрю хорошей пище. В бытность собственную послом, лорд Стюарт Ротсей желал кормить мужиков, как и другую прислугу, но они отказались имеется то, что приготовлял для них повар.
Они носили красную рубаху, широкие нанковые шаровары на выпуск, передник и куртку, причем они раздевались лишь раз в неделю, в то время, когда шли в баню».
Время от времени господа, чтобы не было хлопот, не держали собственного «стола» для дворни, ограничиваясь выдачей 3–5 руб. в месяц на человека «на харчи». Дамы приобретали при таких условиях рублем меньше.
У мелкопоместных аристократов и у государственныхы служащих крепостных кормили так худо, что голодные слуги ходили обедать в какой-либо соседний богатый дом, к «землякам», что отнюдь не смущало их господ.
Бывали дома, где прислугу не кормили не из скупости, а вследствие того что господа сами жили впроголодь. И целый дом с нетерпением ожидал наступления санного пути, в то время, когда «слуга и нижайший раб бурмистр Федулий» приводил в город обоз с ржаной мукой, коровьим маслом, прочей снедью и салом.
«В то время, когда приходил из деревни обоз, — пишет один из современников, — во всем доме начиналось смятение. Слуги метались, как угорелые, во все стороны, из передней во двор, а из двора снова в переднюю, но, в основном, в девичью, дабы сказать новости… В то время, когда сани бывали разгружены, передняя наполнялась крестьянами.
Они находились в армяках поверх полушубков и ждали покуда папа позовет их в кабинет, дабы расспросить о том, каковы снег виды и каков выпал на урожай. Они робели ступать по навощенному паркету и немногие решались присесть на краешек дубовой скамейки.
От стульев они категорически отказывались. Так они ждали целыми часами, глядя с тоской на каждого входившего либо же выходившего из кабинета». В то время, когда же на следующий сутки обоз возвращался в деревню, домовая прислуга в большинстве случаев отправляла с ним кое-какой бакалейный товар.
И следующий, уже масляничный обоз доставлял дворне вырученные от продажи продуктов деньги. Тогда вся мужская часть при слуги отправлялась в соседний трактир чествовать прибывших.
Для характеристики обычаев того времени весьма интересно отметить следующие факты. В барских дачах под Петербургом, в большинстве случаев древесных, заколоченных в течение зимы, заводилось множество клопов.
Предусмотрительные господа ранней весной отправляли в том направлении часть собственной дворни, на которую с жадностью набрасывались насекомые и только некое время спустя на дачу перебирались «господа». Что-то подобное происходило и во время вспыхивавших в городе заразных эпидемий.
В то время, когда в 1831 г. до Санкт-Петербурга докатилась эпидемия холеры, множество аристократов выехало со своей челядью из Санкт-Петербурга в места более «успешные». В то время, когда же эпидемия закончилась, в столицу стали отправлять на опробование дворовых; и лишь по прошествии 14 дней, в то время, когда из столицы пришли вести, что все приехавшие «пребывают в здоровьи», «господа» сочли вероятным возвратиться в столицу.
Подобного рода отношение к слугам наблюдалось с покон веков. Известный дипломат и флорентийский историк Ф. Гвиччардини записал, что на протяжении вспыхнувшей чумы на его вилле погиб один из слуг. Виллу шепетильно продезинфецировали.
Но в то время, когда, через некое время, Гвиччардини захотел сам переехать с семьей в собственную виллу, он приказал предварительно поселить в помещении погибшего, одну за второй, три смены слуг. И только по окончании того, как опробование прошло благополучно, Гвиччардини решился на переезд.
Привольно жилось слугам лишь при выезде со своим господами за границу. Чтобы не было побегов, их в том месте прекрасно одевали, кормили и платили приличное жалованье, но по возвращении к себе они лишались всех этих привилегий. Кроме того платье, сшитое «за кордоном» отбиралось.
Его выдавали только по праздничным дням, в то время, когда нужно было помогать гостям.
К столу лакеи надевали в большинстве случаев серые либо светло синий фраки с костяными пуговицами. В знатных зданиях слуги носили ливрею.
В зависимости от достатка хозяев, она бывала «годовою», другими словами выдавалась на год, либо «двухгодовою». В большинстве случаев верхнее платье выдавалось на год, шинель либо тулуп — на два года либо «до износу». Сапог надеялось две пары на головки и «год».
В зданиях несложнее прислуге шились казакины из тёмного некрашеного сукна и светло синий суконные шапки с овчинным околышем. Казачки на груди носили красные нашивки.
обшлага и Воротник обшивались красным кантом. Но от бессменного ношения одежда скоро снашивалась и дворня постоянно ходила оборванной. Дамам выдавали обувь, белье, «пестрядь» на затрапезу и «платье» (неотёсанная пеньковая материя).
Помимо этого, они приобретали по полтинному в год «на подметки».
Для размещения прислуги предназначалась особенная «людская», «работы» и «приспешная». Но тогда как барские 10–12 помещений занимала семья в три-четыре человека, в двух «людских помещениях» помещалось 20–25 человек прислуги.
За недочётом места кое-какие вынуждены были дремать в конюшне, в сараях и погребах; казачки на ночь размешались в передних, лакеи в коридорах. А.С.Строганов один занимал в собственном дворце на Невском пр. целый бельэтаж.
Нижний этаж занимала «контора». Большое количество ли оставалось в доме места для 600 строгановских слуг!
В лучшем положении среди слуг выяснялись домашние люди. В богатых зданиях им все же старались отвести какое-либо помещение. Но с одинокими совсем не церемонились; собственных постелей они ни при каких обстоятельствах не имели и вечером со собственными тюфячками либо ковриками бродили по всему дому, разыскивая незанятый уголок, где возможно было бы пристроиться на ночь.
В зданиях провинциального дворянства, как отмечают современники, людские флигеля бывали практически переполнены «дворскими» детьми. В Санкт-Петербурге же наблюдалось довольно часто обратное явление.
Тут в знатных зданиях время от времени практически совсем не было видно детей, не обращая внимания на множество домашней прислуги. Это разъяснялось тем, что, согласно точки зрения господ, прислуга, обремененная детьми, «худо помогает», а потому детей старались отослать в деревню.
В большинстве случаев, по окончании очередного обхода дворецким дворовых флигелей, составлялся перечень детей, подлежащих отправке в деревню, чтобы не было лишней грязи и шума в барском доме. И первый же обоз, доставивший господам продукты из деревни, уходил обратно, увозя дворовую ребёнка.
Так, мать расставалась с ребенком на много лет; детей возвращали в город только тогда, в то время, когда они вырастали так, что могли быть пригодными к барской работе.
Одевали их в домашнее сукно, а на ногах они носили «волоснички», род лаптей, сплетенных из конского волоса, каковые они сами плели. Детей самые способных и «пристойной наружности» обучали в громадных зданиях танцам.
Они назывались «бальных детей». В праздничные дни они должны были «изображать балет». Расход на их содержание был весьма не велик.
Они приобретали только каждый месяц пятачок на баню, да полтинник в посту, «на говенье». Щедрые господа выдавали еще на маслянице четвертак, «на баловство», что в тот же час же отбирался родителями.
Мальчики начинали приобретать жалованье с 18 лет; девочкам же время от времени его вовсе не платили.
Так, затраты на содержание дворни по существу занимали в бюджете знатного петербургского дома весьма скромное место. В среднем, расход на крепостного человека, при условии кроме того выдачи ему жалованья, редко превышал 150 руб.
Из данной суммы около 30 % приходилось на жалованье, 15 % на «прокормление», остальные деньги шли на «выдачу и» построение одежды съестных припасов. Так, крепостной слуга обходился в 3–4 раза дешевле, чем на Западе.
Такое нищенское содержание петербургских слуг неминуемо толкало их на правонарушение. За русским слугой у чужестранцев установилась определенная репутация «первого в мире вора». «Они воруют все, что лишь смогут!» — записал о русских слугах один чужестранец.
Как отметил в собственных записках узнаваемый британский путешественник В. Вильсон, хозяйка его петербургской гостиницы ему жаловалась, что слуги воруют все, что лишь попадется под руку, впредь до ключей от помещений. Забытая серебряная ложка в тот же час исчезает со стола. «Но, — записал Вильсон, — данный упрек относится не только к слугам; кроме этого и гости, без всякого угрызения совести, забирают всякую мелочь либо вещь, попавшуюся им на глаза в вашем доме.
У одного знатного британца, сравнительно не так давно посетившего Санкт-Петербург, по окончании данного им шикарного приема, кто-то из гостей унес пара блюд от обеденного сервиза».
Не смотря на то, что газеты и пестрели объявлениями об «отпуске для одолжений людей хорошего и неиспорченного поведения», но на деле это было далеко не так. В большинстве случаев слуги проводили в безделии целый сутки в «застольной», за игрой в карты, в короли либо в мельники.
Работу же делали, в основном, дети. Казачок в доме поднимался первым и ложился последним. Дежурство в прихожей добросовестно нес лишь казачок, тогда как «швейцарские лакеи» входили в прихожую разве лишь в пьяном виде, дабы в тот же час заснуть, развалясь, где попало на полу.
Пьянство среди дворовых было так развито, что «рачительные» хозяева из предосторожности ни при каких обстоятельствах не селились недалеко от питейных домов. Х. Мюллер знал в Санкт-Петербурге дома, где слугам раз в неделю выдавались деньги на водку, с разрешением в данный сутки напиться, но с обязательством остальные дни семь дней быть трезвыми.
Но, в большинстве случаев слуги везде были уже с утра «выпившие» и тщетно дворецкий ведет в «часть» наказывать лакеев-пьяниц, они и возвратившись со съезжей «грубят» и не выявляют охоты к работе.
Исходя из этого «свободный» слуга, могущий брить и причесывать, да к тому же непьющий, получал на всем готовом 35–40 руб. в месяц, камердинер либо кондитер — 75–80 руб. Но «вольных» слуг в городе было мало.
Среди наемной прислуги преобладали, в основном, крепостные оброчные. Прибыв в Санкт-Петербург, они, в отыскивании места, обращались в первую очередь к чужестранцам, где лучше содержали прислугу и больше платили.
И только за неимением другого места поступали к торговцам. «Слуги нанимаются обыкновенно месячно, — информирует Башуцкий, — и в зависимости от наружности, должности и способности, приобретают от 25 до 75 руб. в месяц, дамы от 10 до 30 руб. Сорок лет назад они приобретали от 10 до 25 руб., служанки от 4 до 10 руб.
Слугам, нанятым от чьего-либо управителя (другими словами крепостным), платили не более 30 руб».
Врач Гренвилль, покинувший одно из самых обстоятельных описаний Санкт-Петербурга 20-х годов, информирует следующие сведения об условиях судьбы петербургской наемной прислуги. Лакей приобретал 35–40 руб. в месяц; его кормили, но не одевали.
Кучер приобретал 40 руб.; его, напротив, не кормили, но одевали, хотя щегольнуть, при выезде, достатком кучерской одежды. Кухаркам, прачкам и камеристкам платили 25 руб., няням и горничным 15 руб.
Месячный расход по содержанию каждого слуги исчислялся в 15 руб. «Они не имеют определенного помещения, — отметил Гренвилль, — их не снабжают постелями, одеждой, сахаром, чаем либо чем-либо из съестных припасов; кроме того в лучших зданиях они дремлют, где попало, на лестницах и т. д.».
Условия судьбы слуг в значительной мере зависели от благосостояния дома, в котором они помогали. В «вельможеском» доме их оплачивали лучше, чем у какого-либо департаментского государственного служащего.
И чем мельче был барин, тем тяжелее жилось его прислуге. Так было и в дореволюционной Франции. Штатные парадные лакеи королевы приобретали 1350 фр. в год, камердинеры вельмож — 1250 фр., лакей «хорошего дома» — 900 фр., «средний» лакей лучше вторых устроенный, получал, как, к примеру, у поэта Малерба, 375 фр.
В провинции же слуге платили 100 фр.
В Санкт-Петербурге при отелях имелся особенный штат слуг, предоставляемых для личных одолжений приезжающих. По словам Гренвилля, они проводили весь день в прихожей, изнывая от безделья.
Их единственной обязанностью было убрать постель. «Так они честны, — пишет Гренвилль, — но отправить их приобрести что-либо запрещено, потому что они воображают раздутый счет. Запрещено брать ничего и вместе с ними, поскольку магазины, уплачивая им проценты, требуют с клиента лишнее».
