Разврат в помещичьей среде принимал время от времени ужасные формы, перед которыми бледнеет западное право первой брачной ночи (ius рrimае nоctis). Однако Джемс Эббот, посетивший Россию в 1840-х годах, имел смелость отметить в собственных мемуарах, что «древние феодальные привилегии помещика в отношении невест среди крепостных неспешно исчезают, не смотря на то, что меня уверяли, что это еще видится».
Крепостные гаремы в столице были, само собой разумеется, уникальностью. Но, и тут последовательность аристократов держал при себе крепостных одалисок, именовавшихся на языке того времени, «канарейками».
Отставных военных при их наездах в Санкт-Петербург, всегда сопровождало пара крепостных девушек.
В Справке из дел III Отделения о привлеченном по делу декабристов Осипе Горском сообщено нижеследующее: «Вначале он содержал пара (как раз трех) крестьянок, приобретённых им в Подольской губернии. С этим сералем он года три тому назад жил в доме Варварина.
дурное обхождение и Гнусный разврат вынудили несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства, — но дело замяли у гр. Милорадовича».
Тяжелая была кроме этого жизнь купеческой прислуги.
Не имея права владения крепостными, торговец, выдав сестру либо дочь за чиновника низкого ранга, в тот же час брал себе крепостных слуг на его имя. В случае если же чиновной родни не выяснялось, то слуг нанимали из оброчных.
За «дерзостные поступки» торговцы сами собственных слуг не наказывали, а обращались к собственному квартальному, прося «сделать надлежащее распоряжение». Внизу следовала приписка: «При сем прилагаются три рубля на розги».
За этим из части являлся унтер-офицер, «хожалый», уводивший жертву на расправу.
Бывали случаи, когда «при простоте нравов того времени», письмо квартальному относил сам провинившийся, «тут же приобретавший на месте соответствующее «внушение».
Как передает в собственных мемуарах В. Н. Карпов, в зданиях зажиточных купцов все было «по последней моде: на кухне — повар, в приемной — лакей «для доклада», у подъезда — элегантная карета. Но в случае если помещик, — по словам поэта, замечал жизнь «из окон собственной кареты», — то торговец изучал жизнь аристократов, сидя у дверей собственной лавки, — пишет создатель. — Он как правило, брал от аристократов только внешнюю сторону пышной судьбе.
Наряду с этим нельзя не подчернуть, что в среде купечества лежала тяжелою тенью наклонность подражать дворянству в его крепостнических отношениях к людям, стоящим по положению собственному в зависимости от него. Я говорю о приказчиках и о прислуге, каковые проводили дни собственной жизни под тяжёлым ярмом гнета».
Все же в купеческих зданиях прислуге жилось легче, чем у аристократов. Бывали случаи, когда сам хозяин, из выкупившихся на свободу крепостных, носил еще на собственной пояснице следы барских плетей, или он не забывал рассказы отца о том, как «разламывали» людей на господской и конюшне.
Купеческая прислуга, даже в том случае, если это были крепостные, смотрелась опрятнее, чем в громадных барских зданиях.
Наемные слуги из оброчных, — а таковых было большая часть, — приобретали жалованье. В богатых зданиях, к пасхе и рождеству давали полумесячный оклад «В награждение». Помимо этого мужчинам выдавались сапоги и шапка, дамам — ситец. «А вдруг у именитого торговца в сутки ангела соберутся гости, он, на протяжении обеда, звучно, на всю столовую прикажет хозяйке: «Выдать всем людям, не в зачет, по три рубля» — и оглядывается — все ли гости слышали о его щедрости».
Но за всякую провинность торговцы строго брали со собственных слуг, вычитывая с них штраф из жалованья за каждую разбитую чашку; не то было в барских зданиях, где, по словам современника «все бьют, разламывают, теряют, словно бы на подряд; а глупые хозяева ограничиваются одним только за то наказанием». Исходя из этого у купцов обращались бережнее с глиняным чайником, чем в барском доме с драгоценным севрским фарфором.
Прислуга ценила кроме этого сытный купеческий стол.
Хлеба тут давали вдоволь, по причине того, что пекли его неизменно дома. Чай выдавался «отсыпной», а не «спивки», как в барских зданиях.
В просторных кладовых и купеческих погребах, наполненных неистощимыми запасами, возможно было отыскать «все, что душе надобно».
По законам того времени, обладать крепостными, как было уже отмечено, имели возможность только аристократы. Однако крепостную при слугу заводили себе не только именитые торговцы, но кроме того бухарцы, торговавшие в Апраксином рынке коврами, восточным оружием и персидскими шалями.
В таких случаях, для обхода закона, прибегали к различным ухищрениям.
«Изобретены методы, — писал Каразин, — реализовывать людей, особливо порознь, лицам, не имевшим права к приобретению, к примеру, нахичеванским армянам либо бухарцам, разъезжающим с шалями. Условясь о цене, пишут у маклера договор, силою которого такой-то помещик либо помещица отдает такому-то нахичеванскому либо казанскому торговцу такую-то собственную крепостную девку для наученья шитью золотом и шелками либо тканью тех или других материй, на 25 (1) лет.
Женщина «переходит в объятья азиатца», а у барыни вместо остается выбранная ею шаль». Об этом же информирует в собственной записке «Что-то о крепостном состоянии в Российской Федерации» (1819 г.) и Н. И. Тургенев. — «В одной губернии, — пишет создатель, — как сказывают, кое-какие помещики каждый год на ярмонке реализовывают девок приезжающим в том направлении для этого постыдного торга азиатцам, каковые увозят сих жертв беззаконности на большом растоянии от места их отчизны».
Горька была часть дворовых людей армейских, заводивших у себя солдатскую дисциплину и немилосердно дравших собственных слуг. Среди документов эры, ярко рисующих ожесточённый быт того времени, сохранился, к примеру, приказ генерал-адъютанта Лидерса — «собственного моего человека кучера Игната наказать при стрелковом баталионе розгами — сто ударов».
Г. Щербачев говорит, что лакей одного из офицеров гвардейской артиллерии, побежав безотлагательно делать приказание собственного барина, надел, случайно, при штатском платье, военную фуражку денщика. На несчастье ему встретился в. кн.
Михаил Павлович, в тот же час увидевший «лакейскую наглость». На следующий сутки вышел приказ начальника гвардейской артиллерии высечь лакея розгами. В то время, когда же начальнику доложили, что лакей не крепостной, а немец, он ответил: «Тем лучше, пускай немец попытается русских розог».
И немец был высечен в манеже в присутствии собранных отовсюду денщиков и офицерских лакеев.
Еще хуже жилось офицерским денщикам. Их совсем не кормили, а от постоянного «рукоприкладства» у них в большинстве случаев недоставало передних зубов. Денщик в николаевское время воображал собою самое жалкое и беззащитное существо, данное на полный произвол жестокого правителя-офицера.
Ожесточённа была будущее николаевского воина. «У русского воина одна воля — неволя, — сообщил современник, — одна прогулка — побег, один одно — убеждение и ответ спина, что жизнь его, как бронзовая пуговица, не имеющая срока, в собственности казне». И однако воин предпочитал условия строевой судьбы неприятной доле денщика.
В отношении денщиков, строжайшая дисциплина распространялась кроме того на участников их семейств. В одной из гвардейских частей некоторый батарейный начальник, как говорит современник, сек время от времени кроме того жену собственного денщика, «по причине того, что она была прекрасна собой и ему нравилось наблюдать на нее на протяжении процесса сечения».
