Преданность барину. грамотность и образованность крепостных

Чужестранцы отдавали, но, должное известным преимуществам русских слуг. «Французский слуга отличен, — отметил Фабр, — но русский единственен в собственном роде. Оба смышленны и ловки; француз, но, захочет рассуждать над тем, что ему прикажут либо кроме того захочет стать барином.

Русский выполнит практически все то, что вы ему прикажете; его повиновение очень; сообщённое слово нет потребности повторять; оно окончательно имеет силу закона. Хороший русский слуга — лучший слуга в мире». Собственного «Федора» Фабр нанял случайно. «Я приказал ему скинуть зипун.

Я имел возможность бы сделать его своим секретарем, конюхом, моим метрдотелем, моим управителем. Но имея потребность в лакее, я его забрал в лакеи. На следующий сутки он был уже неузнаваем.

Он явился утром в галстухе, свеженачищенных сапогах, с причесанными хохлом волосами и заткнутым за пояс передником. Он с очень озабоченным видом мне подал чай. Спустя семь дней он это делал с изяществом, подражая в этом настоящим лакеям.

В одно из воскресений какой-то юный человек, раскланявшись со мной на улице, подошел ко мне. Я недоумевал, кто возможно данный незнакомец.

Внезапно я определил моего Федора, в подаренном мною костюме. Через месяц мы так привязались друг к другу, словно бы были уже годами неразлучны. Он изучил все вкусы и мои привычки и умел их угадывать кроме того, в то время, когда я молчал. Но это не все.

Он знает все ремесла: он вяжет чулки, чинит сапоги, делает щётки и корзинки. При необходимости, он был моим столяром, седельником, портным, слесарем».

О преимуществах безответного русского слуги вспоминал в одном из собственных писем и Герцен:

«Тут тяжело отыскать слугу, — писал он в 1847 г. из Парижа, что бы верил в собственный призвание, слугу безответного и безнадёжного, для которого верховная роскошь — высшая нравственность и сон — ваши капризы, слугу, что бы «не рассуждал». В это же время, как заметил еще в ХVIII веке Регенсбургер, «ни в какой почва не жалуются столько на слуг, как в Российской Федерации».

Н. И. Тургенев кроме этого записал, что «огромное количество слуг, стоящих в итоге весьма дорого, не мешает тому, что русские господа обслужены хуже, чем где бы то ни было».

«За рубежом а также в Санкт-Петербурге у зарубежных купцов в доме один слуга; а в это же время все чисто, все убрано, — писал в сороковых годах А. Кошелев. — За столом он один помогает 15–20 человекам; везде он поспевает; нигде нет за ним остановки. Из-за чего?

Вследствие того что он приобретает жалованье хорошее, то» имеется то, чего нам стоят двое-трое отечественных слуг; по причине того, что если он не будет выполнять всех требований собственного хозяина, не будет давать предупреждение его жажд, то его сошлют в деревню и заберут слугу более усердного. Спросите чужестранцев в Санкт-Петербурге, как они довольны отечественными, так называемыми артельщиками: один человек помогает за троих, — Отчего? — Охота пуще «неволи».

Полезное наблюдение сделал француз Дюкре, посвятивший особенное изучение русскому «рабству». «У меня перебывало, — отметил он, — множество слуг и те, каковые принадлежали ранее господам, относившимся к ним с мягкостью, те отличаются преданностью и своим поведением». Известному филантропу Джону Говарду продемонстрировали в 1781 г. в Санкт-Петербурге одного помещика, крестьяне которого, выяснив, что он, нуждаясь в деньгах, задумал их реализовать, принесли ему потребную сумму денег, только бы он остался их господином.

Крепостными руководила, в этом случае, само собой разумеется, отнюдь не «преданность» помещику, а только боязнь попасть в более плохие условия.

Так, по окончании смерти В. Л. Пушкина, болдинские крестьяне, перейдя в распоряжение опеки над имением, написали племяннику покойного, А. С. Пушкину:

«Ласкаем себя надеждою быть вашими рабами».

Бывали, но, случаи, в то время, когда крепостные, в ответ на хорошее отношение помещика, платили ему искренней преданностью. Известен множество случаев необязательного следования крепостных в Сибирь за собственными ссыльными господами.

Многие из слуг, взяв в том месте свободные, не оставляли собственных бывших господ, всячески стараясь уменьшить их изгнание.

Дворовая декабриста М.Нарышкина, Анисья, отпущенная на свободу, не покинула собственных господ в ссылке и пользовалась огромным авторитетом у властей. Сам начальник Лепарский, как говорит декабрист Лорер, снимал перед нею собственную фуражку.

В то время, когда Павел I послал в Петропавловскую крепость А. И. Рибопьера, за якобы нанесенное им оскорбление императорской фаворитке Гагариной, рибопьеровский крепостной, старик-парикмахер Иван Новицкий, упав к ногам генерал-прокурора Обольянинова, выпросил у него разрешение поделить заключение в тюрьме собственного барина.

Большое количество случаев милой преданности передают нам мемуары александровского времени. какое количество дядек, подобно пушкинскому Никите Козлову, не расставались со собственными господами практически от колыбели до могилы.

М. Молинари в собственных «Lеttrеs sur lа Russiе» упоминает о жившем в столице крепостном портном, содержавшем собственного совсем разорившегося барина.

«А большое количество все-таки, большое количество обязан я тебе в собственном развитии, некрасивая, распущенная, своекорыстная дворня!» — записал о собственном детстве Аполлон Григорьев. Так как среди крепостных слуг того времени виделось множество грамотных людей, подчас опытных пара языков.

В объявлениях о розыске сбежавших дворовых людей довольно часто видятся фразы: «пишет по-русски, говорит по-германски».

У И. П. Бибикова был крепостной камердинер, замечательно обладавший французским языком. Его именовали в доме «Mоnsiеur Lа Тоur». Камердинер Пушкина Никита Козлов был большим начётчиком и поэтом.

Прекрасно грамотным человеком был и камердинер Лермонтова, узнаваемый Андрей Соколов. Как передает Липранди, Пушкин, в одной из собственных бесед с Раевским, затронув географии и вопросы истории, «совершил ошибку и указал не так местность в одном из европейских стран.

Раевский крикнул собственного человека и приказал ему продемонстрировать на висевшей на стене карте пункт, о котором шла обращение: человек в тот же час выполнил. Пушкин смеялся более вторых».

Историк Н. М. Карамзин весьма гордился тем, что в числе «субскрибентов» (подписчиков) на его издания были и «торговцы ростовские» и «просвещенные земледельцы-крепостные гр. Шереметева».

М. П. Погодин, приехав в 1813 г. в глухое село Медынского уезда, Калужской губ., где жила его бабушка крепостная помещика Салтыкова, отыскал у крестьян «большое количество книг». В том месте он в первый раз прочёл «Письма русского путешественника» Карамзина.

М. Уоллэс, к собственному громадному удивлению, находил у крестьян переводы «Истории цивилизации Англии» Бокля.

Кроме того Бенкендорф, в докладе III Отделения за 1827 г., отметил что «среди этого класса (крепостных) видится значительно больше рассуждающих голов, чем это возможно было бы предположить с первого взора». В то время, когда узнаваемая Т. Б. Потемкина создала под Петербургом, в Гостилицах, ланкастерскую школу, она назначила ее преподавателем, по словам П. А. Вяземского, специально для этого выкупленного крепостного, славившегося собственными познаниями.

«Мне довольно часто приходилось встречать в прихожих русских господ, — записал французский режиссер А. Домер, — крепостных, просматривающих медлено Вольтера и Руссо, забранных из барской библиотеки». Коль кроме этого встречал в Санкт-Петербурге весьма образованных слуг.

Он знавал, кстати, дворецкого, выучившего наизусть всего Крылова и прочитавшего шесть раз «Историю» Карамзина, за неимением иных книг. Второй пристрастился к математике и замечательно знал геометрию и алгебру. «В случае если посмотреть в их чёрные помещения, в коробки их комодов, — пишет он дальше, — возможно изумиться.

Обрывок библии лежит рядом с переводом «Илиады» и изданная Синодом азбука подле произведений Вольтера. По собственному образованию они довольно часто превосходят прислугу других государств и в их документах всегда встречаются отметки: «знает языки» и часто: «русский, французский, немецкий, британский и турецкий».

Коль подчернул, что громаднейшим успехом среди крепостных пользовались книги с описанием судьбы Наполеона. Все, что выходило о нем на русском, в тот же час расхватывал ось слугами.

Симпатии к Наполеону начали проявляться в Российской Федерации по окончании возвращения русской армии из Франции, где русский воинов начал противопоставлять ничтожному Людовику ХVIII, окруженного ореолом cлавы «молодого Бонапартия». Александр I уже не пользовался в то время в армии престижем.

Чтение крепостными газет и книг в далеком прошлом уже привлекало внимание помещиков и правительства. Вышедшая при Александре I очень либеральная для той эры книга сенатора гр.

В. Стройновского (его жену, Е. Стройновскую, упоминает А. С. Пушкин, под именем «гордой графины», в «Домике в Коломне») «Об условиях помещиков с крестьянами», привела к всеобщему протесту крепостников, с негодованием показывавших, «что сия книга ходит по рукам, что ее кроме того просматривают лакеи». Аристократы жаловались, что в годы войны «газеты прочитываются прежде в лакейской, а позже уже господами».

В.Каразин в собственной беседе с Кочубеем в октябре 1820 г. кроме этого подчернул, что среди воинов «много очень острых и сведущих людей из дворовых и семинаристов; они, как и все, просматривают издания, газеты и пр». Исходя из этого, в то время, когда в 1840-х годах был создан «Меньшиковский» комитет о цензуре, на периодическую печать было приказано обратить особенное внимание, потому что «газеты и издания переходят в передние и трактиры».

Но, редко кто из крепостных слуг имел школьное образование. Практически все они были самоучками.